Затем сам Эдвард сообщил о своем приезде. Дважды, вернувшись после утренних визитов, они находили на столе его карточку. Элинор в душе была очень довольна тем, что он приехал, и еще более довольна, что он не застал их дома.
Чета Дэшвуд была настолько покорена Мидлтонами, что решила дать в их честь обед, хотя они и не были склонны кому-нибудь что-нибудь давать. Несколько дней спустя они пригласили сэра Джона с супругой к себе на Харли-стрит, где они сняли на три месяца неплохой дом. Сестры Дэшвуд и миссис Дженнингс также были приглашены, кроме того, Джон Дэшвуд заблаговременно заручился согласием полковника, который принял приглашение не без удивления, однако с удовольствием, поскольку всегда был рад оказаться в обществе сестер Дэшвуд. Им предстояло познакомиться с миссис Феррарс, однако Элинор так и не удалось узнать, будут ли на приеме ее сыновья. Впрочем, ожидание встречи с самой миссис Феррарс также заставляло ее с интересом ожидать предстоящего обеда. Теперь она могла встретиться с матерью Эдварда без волнения и тревоги, которую прежде ей внушала мысль об этой встрече, и даже с изрядной долей безразличия. Тем не менее желание увидеть своими глазами миссис Феррарс и составить о ней собственное мнение ничуть не угасло.
Интерес, с которым Элинор ждала предстоящего обеда, еще более возрос, когда она узнала, что обе мисс Стил тоже приглашены. Правда, удовольствия ей это известие не доставило.
Сестры Стил настолько угодили леди Мидлтон своим усердием и старанием, что она не менее охотно, чем сэр Джон, пригласила их провести неделю или две на Кондуит-стрит. И это притом, что манеры Люси были далеки от светских, а ее сестру нельзя было даже назвать благовоспитанной. Когда стало известно о приглашении Дэшвудов, оказалось, что им особенно удобно начать свой визит незадолго до дня, на который был назначен обед.
Тот факт, что они были племянницами человека, в течение долгих лет заботившегося о ее брате, вряд ли заставил бы миссис Джон Дэшвуд найти для них место за своим столом. Но они были гостьями леди Мидлтон, а это не могло не распахнуть перед ними двери ее дома. Люси, которая давно стремилась познакомиться с близкими Эдварда, узнать их поближе, понять, какие ее ждут трудности, и попытаться понравиться им, была счастлива, как никогда в жизни, получив карточку миссис Джон Дэшвуд.
На Элинор такая же карточка произвела совсем иное впечатление. Она подумала, что Эдвард живет у матери, а значит, не может не быть приглашен вместе с ней на обед, который дает его сестра. Увидеть его после всего, что было, в обществе Люси? Вряд ли у нее хватит сил выдержать это испытание.
Эти опасения в общем-то основывались не на доводах рассудка и уж точно не на истинных фактах. Элинор удалось избавиться от них отнюдь не из-за собственного здравомыслия, а благодаря доброму сердцу Люси. Рассчитывая принести ей жесточайшее разочарование, мисс Стил поспешила сообщить Элинор, что во вторник Эдвард не сможет присутствовать на обеде. А чтобы сделать боль совсем уж нестерпимой, Люси заверила ее, что Эдварда удерживает на расстоянии лишь горячая любовь к ней, Люси, в присутствии которой он не может скрывать свои чувства.
И вот настал долгожданный вторник, день, когда должно было состояться знакомство двух девушек с потенциальной свекровью.
– Пожалейте меня, дорогая мисс Дэшвуд, – прошептала Люси, когда они вместе поднимались по лестнице. Получилось так, что Мидлтоны приехали следом за миссис Дженнингс, поэтому все вместе последовали за лакеем. – Здесь никто, кроме вас, не способен мне посочувствовать. Мой бог, кажется, я вот-вот упаду! Через мгновение мне предстоит увидеть ту, от которой зависит счастье всей моей жизни, – мою будущую свекровь.
Элинор могла бы незамедлительно утешить Люси, сообщив, что, вероятнее всего, им предстоит увидеть будущую свекровь мисс Мортон, а вовсе не ее, но не стала этого делать и лишь вполне искренне ответила, что от души жалеет бедняжку. Последнее заявление вызвало величайшее изумление Люси, которая, хотя и действительно чувствовала себя до крайности неуютно, надеялась, по крайней мере, вызвать жгучую зависть у Элинор.
Миссис Феррарс оказалась маленькой, худой женщиной, обладающей прямой до чопорности осанкой и серьезным до кислости лицом. Ее кожа имела землисто-бледный оттенок, черты лица были мелкими и лишены выразительности и привлекательности. Но, видно решив не делать внешность этой женщины совсем уж незаметной, природа наградила ее широкими, внушительного вида бровями, которые придавали весомость чванливо-гордому и всегда недоброжелательному выражению ее лица. Она была немногословна. Очевидно, в отличие от многих людей, она соразмеряла количество слов и мыслей. Но из тех нескольких слогов, которые она все-таки процедила, ни один не был обращен к мисс Дэшвуд, на которую она поглядывала, демонстрируя решимость в любом случае проникнуться к ней неприязнью. Однако такое обращение больше не могло причинить боль Элинор, хотя еще несколько месяцев назад оно бы ранило ее в самое сердце. Но теперь совершенно иное отношение к сестрам Стил, рассчитанное, по всей вероятности, на то, чтобы она почувствовала себя еще более униженной, лишь позабавило ее. Она не могла не улыбнуться, глядя, как любезно и мать и дочь разговаривают с Люси – они явно выделяли именно ее. Будь им известна ее тайна, они бы мигом растеряли все свое показное добродушие. В то же время Элинор, не имевшую возможности как-то ранить их, обе нарочито не замечали. Улыбаясь при виде столь неудачно расточаемой любезности, она поневоле задумалась о мелкой злобности, эту любезность породившей. Она не могла не почувствовать глубокого презрения к сестрам Стил, которые из кожи вон лезли, стремясь ее заслужить.
Люси была на седьмом небе от счастья, видя, как радушно ее принимают. А ее сестре для полного блаженства не хватало только шуточек, обращенных в адрес ее и доктора Дэвиса.
Обед был великолепный, слуги многочисленны, и все говорило о несомненной любви хозяйки дома к показной роскоши, так же как и о возможностях хозяина потакать жене. Вероятно, в Норленде действительно проводились всевозможные работы, для выполнения которых его владельцу чуть было не пришлось с убытком продавать ценные бумаги, но, слава богу, до этого не дошло и у него нашлось несколько тысяч фунтов наличными, чтобы заплатить за новые земли. Однако ничто не свидетельствовало о безденежье хозяина, на которое он сетовал в разговоре с сестрой, так же как и о необходимости ограничивать себя хотя бы в чем-то. Бедностью в этом обществе отличалась только беседа, но зато уж ее не заметить было невозможно. Джон Дэшвуд не мог сказать ничего, что стоило бы послушать, а его супруга и того меньше. Впрочем, в этом не было особого позора, поскольку то же самое можно было сказать и о подавляющем большинстве их гостей. Всем им, чтобы стать приятными в общении, не хватало либо ума, причем как природного, так и приобретенного, либо духовности, либо страстности.
Когда после обеда дамы удалились в гостиную, эта нищета стала особенно очевидной, поскольку джентльмены все же вносили в беседу известное разнообразие, касаясь то политических событий, то проблем огораживания, то выездки лошадей. А дамы все время, пока не подали кофе, живо обсуждали лишь один вопрос: они сравнивали рост Гарри Дэшвуда и Уильяма, второго сына леди Мидлтон, которые были почти ровесниками.
Если бы присутствовали оба мальчика, вопрос решился бы за несколько секунд, так как их можно было поставить рядом и все сразу же стало бы ясно. Но в наличии имелся только один Гарри, поэтому могли быть высказаны только предположения. Всем присутствующим было предоставлено право твердо придерживаться собственного мнения и высказывать его сколько угодно раз.
Партии распределились следующим образом.
Две матери, хотя каждая была абсолютно убеждена, что ее сын выше, любезно высказывались в пользу другого.
Две бабушки, столь же пристрастные, хотя и более искренние, утверждали каждая, что выше, бесспорно, ее собственный отпрыск.